Читай в ней сам

Орех
© Аэроплан

Туман над нами повис.
И мы идем без слов.
И капли падают вниз.
И слышно эхо шагов.

В небе гремит, с неба льется вода,
И люди бегут, открывая зонты,
И ты улыбаешься, как и всегда,
А я хочу знать, о чем думаешь ты.

Не всех, кого раскусишь,
Удается съесть.
Твое лицо - открытая книга,
Но в ней ничего не прочесть.

И буквы уплавают,
И тают где-то вдалеке,
И я опять читаю
На непонятном языке...

И вот закончился дождь.
И вечер близок к концу.
Опять ты молча идешь
И тени скользят по лицу.

Воздух вечерний прозрачен и чист,
Липы цветут, переулки пусты,
С дерева медленно падает лист,
А я хочу знать, о чем думаешь ты.

Вот за углом ботанический сад
И черный забор со старинной резьбой,
И птицы о чем-то с надрывом кричат,
А мне одиноко, когда я с тобой...

"Когда-то, когда я была маленькой, у меня был рюкзак. Обычный такой рюкзак, можно даже сказать портфель. В нём лежало покрывало, ножи, бинты, какая-то одежда, ну и прочий походный минимум. Этот рюкзак я всегда таскала с собой. Это был мой пропуск на свободу. Доказательство того, что всегда смогу уйти. В любой момент, когда мне этого захочется..."
"Купи себе мопед" - говорит Артемио улыбаясь. - "Почувствуешь себя Че".
Я улыбаюсь. Я всегда улыбаюсь, когда Артемио рядом. Мышцы сами собой складываются в улыбку. Даже без каких-либо усилий с моей стороны. И вряд ли кто-то смог бы упрекнуть меня в том, что эта улыбка неискренняя. Артемио тоже улыбается. "Каждый раз, когда мы встречаемся, у меня появляется ощущение беспричинной глупой детской радости" - говорит он.
Мы говорим. Долго. Обо всём. Ни о чём. Мы слушаем музыку. Мы молчим. Мы пьём алиготе. Потом курим траву. Потом ещё пьём алиготе. Потом чай. Много чая.
Мои зрачки расширяются, и в комнате становится светлее. Я думаю: "До чего же я докатилась!.." Но спустя пару мгновений я понимаю, что никогда особо не поднималась. Мне неоткуда падать. Я и так на земле. Артемио ставит Ростроповича и меня вдавливает в кровать. В комнате отчётливо слышится запах сырой земли. Кладбищенской земли. Я распадаюсь на части. Меня уже нет. Артемио трогает меня за ногу. Проверяет, есть ли я. Он сидит напротив меня и не до конца верит, что я и вправду там. Он говорит, что ему кажется, что там под одеялом никого нет. Может быть, там просто мешок какой-нибудь... В каком-то смысле он прав: меня там нет. И его со мной нет. Наваждения...
Мы смотрим старые аргентинские фотки. Он показывает мне свою бывшую девушку. Точнее, просто говорит, что она там есть. "Ты поймёшь" - говорит он. И я понимаю. Мне не трудно распознать, которая из них. Артемио говорит, что если бы он остался в Аргентине, то у него уже была бы семья и дети. Но он не остался.
У Артемио нет дома. У него нет денег. И всё это так, пир во время чумы.
Где-то там, в реальном мире кризис, деньги мало что стоят, курс доллара растёт. А мне плевать на доллар. У меня своя валюта - билеты в Аргентину. Все свои сбережения я считаю именно так: этого хватит на билет в Аргентину туда и обратно, а этого - только на билет в один конец...
- Para Buenos Aires, por favor.
- ¿Ida y vuelta?
- No, sólo ida.
На улице ночь. И густой туман. На горизонте вспышки и зелёные фейерверки. Я понимаю, что мне нужно уходить. Артемио просит остаться. Он говорит:
- Я надеялся, что ты останешься.
- Надежда - глупое чувство, - говорю я.
- Тогда я верил. Мне же можно верить? Я не хочу тебя уговаривать. Я просто хочу, чтобы ты осталась. Я понимаю, что утром всё будет не так, но всё-таки останься.
- Я останусь, а утром опять возникнет желание ещё остаться.
- И останешься до вечера.
- А потом - опять до утра.
- А потом останешься у меня жить. Если бы у меня была своя квартира, я бы стал с тобой жить.
- Со мной нельзя жить.
- Почему?
- Это не важно. Главное, что я сама не смогла бы с тобой жить. Мне нужно пространство.
Мы выходим в ночь. Вокруг туман. "Ещё не поздно вернуться" - говорит Артемио. - "Когда ты уедешь, дороги назад уже не будет". Мы едем ко мне. Выходим и идём по пустому ночному проспекту. В тумане. Выше парят оранжевые шары света. Фонари. Из-за тумана не видно конца дороги. Там дальше только тьма.
Мы говорим об Аргентине. О том, как мы уедем. Ещё два-три года и мы уедем. И, может, даже не вернёмся. Зачем возвращаться? Но где-то в глубине души я осознаю, что всего этого не будет. Я понимаю, что нет никакой Аргентины, нет никакого Икстлана и никаких Петушков. Есть только эта туманная дорога в никуда. И если мы захотим уехать в Аргентину, если мы сядем на этот самолёт, то мы никуда не прилетим, мы просто исчезнем.
Хотя, скорее всего, мы даже никуда не уедем.
Артемио молчит. В его мыслях мы уже в Аргентине. Хотя на самом деле мы до сих пор в тумане...
Артемио провожает меня до двери и уезжает. А через полчаса звонит. Он говорит: "Ты ещё можешь приехать. Троллейбусы ещё ходят". Это была наша инсайдерская шутка: "Трамваи ещё ходят". Слишком много смысла для трёх простых слов. Слишком много того, что за гранью...
Мы говорим ещё минут пятнадцать. "Если что - заходи" - говорит Артемио. "Я постучусь к тебе в окно" - говорю я.
* * *
Я просыпаюсь в холодном липком поту и с жуткой головной болью. Я даже не просыпаюсь, я между сном и явью. Во рту горький привкус марихуаны. Разум мечется как бешеная сука. Пора бы её пристрелить. Я чувствую себя птицей, залетевшей в маленькую комнату. Я постоянно натыкаюсь на стены. Мои крылья мешают мне увидеть выход, они постоянно мельтешат у меня перед глазами. Я в панике. Я бросаюсь то в одну, то в другую сторону, но везде натыкаюсь на что-то. Я хочу улететь, но не могу.
И тут я понимаю, что я уже не птица и что нет никакой комнаты. Есть только моё тело, моя оболочка. И я пытаюсь вырваться из неё. Я пытаюсь разодрать своё тело изнутри и выбраться наружу. Но мои метания бесполезны. И я погружаюсь в беспамятство. Вокруг только туман и запах сырой земли.