А так я война и мир...

Таможенный Блюз
© Аквариум

Я родился в таможне,
Когда я выпал на пол;
Мой отец был торговец,
Другой отец Интерпол,
Третий отец Дзержинский,
Четвертый отец кокаин.
С тех пор как они в мавзолее, мама,
Я остался совсем один.

Я удолбан весь день
Уже лет двенадцать подряд.
Не дышите когда я вхожу -
Я наркотический яд.
Мое сердце из масти,
Кровь - диэтиламид;
Не надо смотреть на меня, потому что
Иначе ты вымрешь как вид.

На юге есть бешеный кактус,
На севере тундра с тайгой,
И там и сям есть шаманы, мама,
Я тоже шаман но другой:
Я не выхожу из астрала,
А выйду так пью вино.
Есть много высоких материй, мама,
Но я их свожу в одно:

У меня есть две фазы, мама,
Моя родина русский эфир.
Когда я трезв, я - Муму и Герасим, мама,
А так я война и мир.

Всё началось со сновидения. Ночью мне виделся странный сон. Будто бы иду я в длинном чёрном плаще с капюшоном и в сапатистской маске на пол-лица в какое-то место наподобие Плезентвилля. Дорога идёт через поле к посадке, а ведёт меня, кажется, какая-то женщина... А потом я просыпаюсь с чувством, что пропустила нечто очень важное, а ещё что-то очень значимое забыла...
А дальше начинается erase&rewind, или же День Сурка в простонародье. Практически дословное цитирование предыдущих событий. Снова ожидание встречи, страх, что придёт SMS, снова то же время и то же место, снова "вибач, але я не прийду"... Вечер и он снова звонит. Как и накануне. Вот только накануне у него было оправдание (глупая история: стоял на остановке, подошёл к нему пьяный и спросил: "Тебя уебать?", он не стал дожидаться и ударил первый, в первый раз в жизни, в итоге выбил два пальца и пошёл к травматологу). А в этот раз оправдания не было. Просто не пришёл. Однако День Сурка не просто так придуман. Если что-то повторяется снова и снова, значит, так нужно, значит, ты не правильно понял в первый раз и тебе надо повторить, чтобы дошло. И тут происходит перегиб. Коренной перелом, прости господи. "Приезжай ко мне". И я еду.
Я не могу поверить. Я выхожу на остановку. Мимо десятками проезжают маршрутки и автобусы. Они едут на север, на юг, на восток, но ни одна из них не едет мимо его дома. Я стою и жду. Идёт время. 20 минут. И у меня начинают появляться мысли о том, что я уже никогда не уеду. Сам факт, что я наконец увижу его, настолько невероятен, что вселенная предпочитает искривиться таким образом, чтобы этого всё-таки не произошло. Однако вселенная забывает о существовании трамваев, идущих по Зелёной улице. Хотя пардон, в моём случае это был троллейбус, мистический транспорт, единственное средство передвижения, которое идёт к его дому.
Когда я приезжаю, вокруг уже совсем темно. И я не узнаю знакомых мест. Рядом с его домом новый памятник. Жертвам голодомора. Удачное и своевременное вложение денег, ничего не скажешь. И ни одной лавочки вокруг памятника. Естественно, если поставить лавочки, то люди будут приходить туда бухать. В Европе за порядком просто следила бы полиция, а у нас проще не ставить лавочек...
Когда я приезжаю, Артемио ещё нет. Я звоню ему, и он говорит: "Спускайся ко мне". И я спускаюсь. В темноту. Мои глаза почти ничего не видят. И в какой-то момент из темноты выныривает он. И я понимаю, что почти забыла его лицо. "Я не знаю, что тебе сказать. Мне ужасно стыдно. И хочется биться головой о стену, чтобы как-то избавиться от этого чувства" - говорит он. "Тебе надо подстричься" - говорю я. Мы идём в темноте и я почти ничего не вижу. Я спотыкаюсь через каждый второй шаг. "Возьми меня под руку" - говорит он и ведёт меня дальше, во тьму.
Мы приходим к нему домой. Садимся друг напротив друга. Молчим. То, о чём так долго говорили большевики, наконец, свершилось. И что теперь? Пауза была слишком долгой. Нам уже не о чем поговорить. Точнее слишком много о чём и слишком трудно выбрать, с чего начать. "Ты знаешь, каждый раз, когда мы встречаемся, я стираю тапки. И вот сейчас тоже. Они только высохли" - говорит он. Мы смеёмся.
Время идёт. Разговор не клеится. Чай пьётся чашка за чашкой, но не утоляет жажду. Я не могу найти себе места. Я хожу по комнате, как тигр по клетке. Буквой "Г". Как конь на шахматной доске. В одну сторону и обратно. Три шага и ещё два. Два шага и ещё три. Я осматриваю все скромные пожитки в его комнате, походный набор книг (Сенека, Архипелаг ГУЛАГ и мой Пелевин), залежи на его винте, балкон... На его балконе нет карниза и когда смотришь прямо вниз, то видишь землю. И возникает желание броситься головой вниз. А у меня на балконе есть карниз. И там имеют обыкновение устраивать свои посиделки пухленькие городские голуби. И глядя на них можно думать о чём угодно, кроме смерти...
Проходит час, а тишина всё равно поглощает все попытки поговорить. Я не знаю, в чём дело: в трезвой голове, в усталости или в слишком долгом перерыве в общении. Артемио склоняется к первому варианту и наливает себе грамм двадцать самогона. "Не делай этого" - говорю я. Но он пьёт. И сразу же начинает жалеть об этом. И вот так всегда. Артемио начинает что-то говорить и вдруг почему-то называет меня Яной. Я знаю, что он не знает ни одной Яны. И ещё я знаю, к чему это, и говорю: "Яна умерла". "Умирать страшно" - говорит он. "Это был её выбор" - говорю я. Это странная история. Когда-то одни человек, которому я посылала фото Артемио, сказал мне, что он похож на друга Чингисхана из фильма "Монгол". С тех пор я опасаюсь просить фотографии у разного рода монголов и прочих чингизидов, дабы не увидеть там до боли знакомого лица... Это мой страх.
Вечер понемногу переходит в ночь и я устраиваюсь на постели Артемио. Он укрывает меня одеялом и ставит своё кресло рядом со мной. Он выключает свет и мы сидим в темноте. В темноте легче говорить. В темноте легче молчать. Это уже не то молчание, что было два часа назад. Это молчание вдвоём. Мы молчим не каждый о своём, мы молчим об одном и том же.
Мне вдруг вспоминается Олежка, которого я видела утром. У Олежки в рюкзаке двухлитровая бутылка пива, чипсы и "Герой нашего времени" Лермонтова. И он его не просто носит, он его читает. Не потому, что это задали в школе (школу он давно закончил) или в институте (у него совсем не гуманитарная профессия). Он просто читает. В перерывах между пьянками. И если я с томиком Достоевского вполне в образе, то Олежка - это уже совсем другое. Это уже постмодернизм, чтобы не сказать хуже...
Я лежу в кровати, Артемио сидит в кресле. И мы говорим. О многом. Слишком много времени прошло с тех пор, как мы говорили в последний раз. Слишком многое ещё надо обсудить. Однако время не растягивается настолько, чтобы это было возможным. Артемио предлагает мне остаться на ночь. "У меня есть вторая кровать" - говорит он. Но я хочу ночевать дома. И мы снова идём во тьму.
Мы стоим на остановке. У меня слезятся глаза и я почти ничего не вижу, не различаю номеров маршруток. Но когда приходит время, из темноты появляется троллейбус. Как и всегда, впрочем. Мистический транспорт, я же говорила.
Я прихожу домой и почти сразу же звонит Артемио. Он говорит: "Я не верю в то, что у этой сказки будет плохой конец".